Алексей Уханов: «Пехота – это самое страшное месиво, самые страшные потери, самое пекло всех боев»

97-летний Алексей Владимирович Уханов – ветеран Великой Отечественной войны, кавалер ордена Красного знамени и Отечественной войны двух степеней, полковник внутренней службы МВД СССР в отставке. Из-за угрозы распространении коронавирусной инфекции COVID-19 вынужден сейчас находиться на домашнем карантине. Он очень ждет 9 мая, чтобы вновь оказаться на трибуне Красной площади и увидеть парад, посвященный 75-летию Победы. Интервью мы записали еще до режима самоизоляции.

Алексей Уханов

О том, как много раз выживал один в страшных боях на Курской дуге в составе пехоты, о встречах с фашистами и о работе в органах внутренних дел СССР после победы над фашистскими захватчиками Алексей Владимирович рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.

--Родился я в октябре 1922 года в селе Никитском Тульской области. Родители были неграмотные, земледельцы. У матери образования не было, а отец отучился четыре класса приходской школы. Жили мы бедно, голодали. У матери было шесть детей, один, правда, умер.

Я окончил 9 классов, 10-й не успел – война началась. Как только получил повестку из военкомата, сразу явился на сборный пункт. Нас погрузили в вагоны и отправили на Урал. Там обучали военному делу – стрелять, обращаться с гранатой, ползать по-пластунски… Все ждали окончания этих курсов, чтобы сразу на фронт. Но меня и еще семерых парней не взяли, оказалось, у кого образование от семи классов, те нужны на заводе. И меня отправили делать снаряды. Сколько раз я просился на фронт – отказывали. Даже после того, как мать сообщила, что отца убили фашисты – не отпустили, сказали ждать до особого распоряжения. Я ждал и продолжать работать на заводе, злость отомстить за отца кипела во мне постоянно.

В итоге на фронт меня отправили только весной 43-го. Перед этим – школа младших командиров, где учились рыть окопы, разбирать и стрелять из оружия, обращаться с гранатами, преподавали азы рукопашного боя, владения ножом в ближнем бою… После окончания школы меня направили в стрелковый пехотный батальон.

Пехота – это самое страшное месиво, самые страшные потери, самое пекло всех боев. Самая паршивая должность была на войне – это должность командира стрелкового взвода пехоты. Командир должен был своим примером вести солдат вперед, в итоге умирали если не в первом бою, то во втором. Поэтому командиров стрелкового взвода в офицерском звании не хватало катастрофически. У меня, например, в первом бою убило командира взвода – старшего лейтенанта, я даже имени его не запомнил. Меня после него назначили командиром, а я был в звании сержанта.

Мой первый бой – это атака 5 июля 43-го. Бой был жуткий, в наступление шли цепочкой по 15 метров друг от друга. Четыре часа мы наступали. И вдруг бой прекратился, все стихло. Это вечер уже был. Я осматриваюсь – вокруг одни трупы лежат. Ни одного живого человека, командиров всех убило. Я не пойму, где нахожусь, в какую сторону идти. Вдруг вижу – немного в тылу куча людей шевелится. Я обрадовался, думал, из другой части полка, и к ним с радостью бегу. Метров шестьдесят оставалось, слышу: «Комм шнель!» Я такой: «Ого, немцы. Вот влип-то». Я же на ровном и открытом месте, один, а их человек пятнадцать. Думаю - «Ну все, смерть мне, с чем там помирают… Один не пойду туда, заберу с собой этих гадов, сколько смогу». Выхватываю из-за пояса гранату и в них, следом вторую и кричу: «На, фашист, на гранату. Погибать, так со славой» (улыбается). А сам бежать. Пока немцы очухались, открыли по мне огонь, я уже отбежал на достаточное расстояние. Я – живая мишень. Мое оружие в дребезги, приклад пулей раздробило, я упал камнем. Фашисты, видимо, решили, что убили меня. А я отполз вперед немного, смотрю на них, не бегут за мной, стоят, и уже шестеро их осталось. Еще немного отполз, встаю, мне кричат: «Иди! Свои!». Смотрю, солдат раненый, не из нашей роты, обнялись с незнакомым парнем. Постояли немного, и я своих пошел искать.

Стемнело уже прилично, все горит, дым повсюду, не видно толком ничего. Смотрю, старшина идет нашу роту кормить, и такой мне: «О! Уханов, а где наша рота?» Я говорю: «Вот вся рота», и показываю на горы трупов. Ужас. Старшина мне говорит, чтобы я кашу ел, а мне в рот ничего не лезет. Погибло в том бою три полка. На следующий день мне дали взвод.

После этого боя меня наградили орденом боевого Красного знамени. Мне было так сказано, дали бы Героя Советского Союза, но оформление тогда шло три месяца, а командиры стрелковых взводов умирали пачками, поэтому пока шли документы, уже и представлять можно было только посмертно, да и документы могли затеряться. Орден Красного знамени был и есть особый орден, он был в наличии у каждого командира части, полка, дивизии. Командир лично награждал отличившихся своей властью от имени Президиума Верховного Совета СССР.

С учащимися

Но надо понимать, что человека, которого награждают орденом боевого Красного знамени, к нему еще и домой приходят по месту жительства. Так к моей матери пришли из военкомата и попросили ее проехать с ними. Мать в ступоре, она-то подумала, что со мной что-то случилось. На еле сгибающихся ногах приехала в военкомат, а там ее чествовать начали, как положено. Мама, конечно, счастлива была и горда за меня, но самое главное для нее было, что я жив – весть такая добрая, хорошая, письма ведь долго шли, а тут прямо сказали, что со мной все в порядке, воюю геройски.

Следующее наступление, огонь был ураганный, никакого спасения, фрицы нещадно палили, всех убили. Я опять выжил и еще командир батальона. Мы своих пошли искать, не видно ничего, дым кругом. Идем, смотрим – окоп, мы в него. А там немец. Мы такие переглянулись – к немцам попали. Шуметь нельзя, услышат, кто знает, сколько их там рядом, прибегут и нас положат. Времени на раздумки не было. Я автомат резко беру за ствол и со всей дури по голове немцу. Мы из окопа выползли и стреканули, я командиру батальона командую: «За мной беги!». Отбежали, немцы очухались, видно, своего увидели, уж не знаю убил я его или отключил на время, но они по нам огонь открыли из всех стволов. Я командиру батальона: «Ложись!» Упали мы, отползли немного подальше на пузе, потом еще время выждали, как уже совсем стемнело, ночи тогда были глаз выколи – и к своим поползли. Офицер мне потом говорит: «Ну, Уханов, если б не ты, где бы мы сейчас были?». Я ему: «На том свете, товарищ командир батальона».

Потом еще случаев много было, все и не расскажешь, каждый бой – страшные потери, имен всех солдат и командиров и не знаю даже. Один раз рота в атаку пошла. Немец нас подпустил и всех из автоматов покосил. Я упал автоматически. Лежу, как на ладони, день, светло, жуть. Лежу лицом вниз, трупом среди мертвых солдат прикинулся. Что делать… Думаю, нет, в плен сдаваться не буду, не возьмут они меня живым. Так до двенадцати ночи и пролежал без движения, чуть дыша. Потом потихоньку по-пластунски в сторону наших окопов пополз, так меня чуть свои не пристрелили (смеется), пока не крикнул: «Свои! Сержант Уханов!». Все обрадовались такие. Я огляделся, а в живых остались кроме меня только хозяйственники и замполит. Он мне: «Уханов! Ты живой! А мы похоронку приготовили. Завтра утром хотели сообщать матери». И никто не подумал меня даже наградить. А мы ведь геройство совершали каждый день.

Позже был случай еще один интересный. Собрались мы к очередному наступлению, окопы вырыли, сидим, ждем команду. Смотрим, танки против нас идут – «Тигры» и «Пантеры», мы тогда их первый раз увидели, немцы, оказывается их только разработали и против нас выпустили. Бронь этих танков наши орудия тогда еще не могли пробить. Нам передали команду «отступать», но было поздно, танки уже вплотную подошли. Недалеко от нас стояла «Сорокопятка», они по ней прямым попаданием как шарахнули. Пушка подскочила вверх метров на тридцать, а на землю падали только осколки железа и куски мяса от трех погибших солдат – никаких следов не осталось. Мы рты пораскрывали, не видали еще такого. После этого танки начали нас давить. От меня где-то в метре прошел танк. Танки дошли до наших траншей, передавили всех и уехали. Командир пулеметной роты сдался в плен немецким танкистам – не выдержал. Поднимаюсь я потом, рядом еще двое живых солдат.

После этого боя мы отдыхали. Перерыв в атаках был. Июль, солнце жарит, хорошо. Если такой день выдавался, мы просто радовались. Все понимали, не сегодня-завтра могут убить. У пехоты никогда спокойно не было, каждая минута, можно сказать, под прицелом. Ну, вот, сидим мы, завтрак принесли, едим кашу, чай с ординарцем пьем, мне уже тогда ординарец был положен. Вдруг ни с того ни с сего снайпер в ординарца выстрелил – насмерть его положил. Потом командир батальона собрал всех ротных и взводных с ординарцами – обсуждали план очередного наступления. И вдруг в нашу кучу шрапнель как долбанет. Смотрю, моему второму ординарцу голову снесло. Меня оглушило, я упал, лежу весь в крови и мозгах ординарца, не могу никак в себя прийти, так сильно оглушило. Как поднялся, смотрю, несколько человек убило. Со мной тогда выжило еще трое.

После Курской дуги, она закончилась 23 августа 43-го, я воевал на 1-м Белорусском под командованием Константина Рокоссовского, потом во 2-м Белорусском в составе 48-й армии под командованием Георгия Захарова.

Знамя полка

Беларусь мы освободили в 44-м, и в конце августа меня неожиданно отправили на курсы командиров. Я проучился четыре месяца, и в декабре меня отправили в другой полк в Прибалтику. Попал я в 1312-й полк 17-й стрелковой дивизии. Прибалтику освободили, Польшу освободили, вошли мы в Германию. Я на передовой, вдруг вызывают меня в штаб дивизии, приезжаю, а там еще два полковника и три солдата из моего полка. И всех фотографируют под знаменем части. Я не пойму, в чем дело. Меня тоже сфотографировали, я тогда даже никакого значения этому не придал. А оказалось, что под знаменем полка фотографировали только тех, кто удостоился особой чести носить звание «Лучшего воина войны». Героев Советского Союза я видел и во время войны и после, но вот «Лучших воинов войны», кроме нас шестерых, не встретил больше ни разу.

Раз получили команду, что под Кенигсбергом (Калининград – Ред.) по данным разведки засели эсэсовцы. Нас туда перекинули. Мы идем мирно на новую дислокацию, на ходу перекусываем сухпайком. Вдруг откуда ни возьмись стрельба. Солдаты начали падать один за другим. Я залег вместе со своим взводом. Никто понять не может, откуда стреляют. Вдруг смотрим, из-за пригорка вышла колонна СС и стреляет от пуза по живым мишеням. Я своим командую: «Взвод, по фашистским гадам – огонь!». Мы отстреливаемся, а немцу хоть бы что, прут и прут, не останавливаясь, только рожки запасные меняют. Смертники, одним словом. Мы так поняли, они пьяные были, видно, для храбрости приняли, сдаваться не хотели. Худо нам бы пришлось, да тут наши танки подоспели, фашистов кого уничтожили, кого в плен взяли.

Всех моих солдат за этот бой наградили орденами и медалями, меня – орденом Отечественной войны 2-й степени и звание лейтенанта присвоили.

Войну я закончил в Восточной Пруссии. 8 мая 45-го. Сидим, ждем команду о наступлении. Проходит час, два, три, четыре, потом кто-то крикнул: «Война кончилась! Немцы капитулировали!». Что тут было (смеется). Солдаты стреляли вверх, плясали, пели, обнимались, у всех слезы радости на глазах. До самого вечера гудели и обсуждали. На следующий день каждому налили по сто грамм боевых за Победу над фашистами. Нас построили и повели в сторону железнодорожных путей на эшелон. По пути мы видали пленных немцев. Немец-то он что, до Москвы-то быстро дошел, а потом мы его в угол загнали. Мы его с каждым шагом гнали и уничтожали, крови было – море с обеих сторон. Так вот идут они – пленные фашисты, кто понурый, в глаза боится смотреть, а некоторые наоборот радовались, на губной гармошке играли и песни пели.

Нас посадили в эшелон и домой. На каждой станции нас встречали с цветами, едой, махали, обнимали, целовали, танцевали. Сколько незнакомых людей были объединены одним – счастьем победы, радости не было конца.

Мирная жизнь меня встретила счастьем матери. Она нарадоваться не могла, что я вернулся живой, да с орденами. Но не смог я долго усидеть на земле. Чувствовал, мое призвание – служить. Мать со слезами отпустила меня к дяде в Подольск (Московская область – Ред.). Я устроился на работу ответственным по питанию в ремесленное училище. Но все как-то не мое было. Однажды мне предложили пойти работать в МВД. Тогда после войны было нехватка сильная с кадрами. А офицеров и солдат, прошедших войну, уважали сильно, доверие им было огромное. Я согласился пойти в новое СИЗО Подольска начальником хозчасти. Недолго я там проработал, тюрьму закрыли. И меня перевели в изолятор Серпухова, там я около двух лет отработал, вывел ее на первое место среди 13 тюрем Москвы и Московской области. Наша тюрьма была лучшей – и дисциплина, и порядок. Потом мне предложили в Матросскую тишину в Москве, общежитие дали. Там я работал инструктором по боевой подготовке. Через полтора года комиссия приехала, меня спросили, пойду ли я работать в Управление тюрем, я согласился.

Вдруг на меня приходит запрос из МВД СССР, как одного из лучших офицеров. На собеседовании комиссии я рассказал свою биографию, как воевал, как работал в тюрьмах, что есть поощрения и благодарности, медали. Меня выслушали и говорят: «Завтра выходи к нам на работу». Я: «Есть!», козырнул и стал работать в Министерстве.

Вскоре пришел приказ направить меня начальником следственной тюрьмы в Магадан. Все было просто – не поедешь, можешь увольняться. Так что переехал я на 7,5 лет служить в Магадан. Там до меня в тюрьме был развал, побеги были. Ни в одной тюрьме такого не было. Я приехал, навел порядок, работал по 12 часов. У меня не было ни одного происшествия, ни убийства, ни суицида, про побеги я вообще молчу. Со всем составом лично проводил военную подготовку, сам принимал экзамен. Один раз на политсобрании мне даже задали вопрос: «Расскажи нам Уханов, как ты добился таких результатов?» Я ответил: «Надо уметь работать с людьми. Не только быть деспотом, но и человечным отцом». Меня даже зэки уважали, потому что я за справедливость был всегда.

Устал я в этом постоянном холоде магаданском за семь с половиной лет, а повышения не предлагают. Думаю, что делать. Выслуга у меня на тот момент уже 38 лет была (год фронтовых шел за три, северные – за два). Мне 44 года, надо же дальше расти. Надоело мне в этой должности. По-хорошему никто отпускать не хотел, я и выступил на очередном политсобрании с критикой начальника кадров, он чуть инфаркт не получил, зато меня сразу отпустили. Вернулся я в Москву, пришел в министерство, как-то холодно отнеслись, я рапорт на увольнение по собственному написал. Так и закончил службу в правоохранительных органах.

Встреча Ветеранов

Сейчас я полковник внутренней службы. Полковника мне дали на 65-летие Победы. Тогда очередные звания давали даже участковым. Мы их называли «победные звезды». Всем дали звания, кто воевал на фронте. Я вообще с детства был отчаянный, бесстрашный. На войне шел на смерть, и как-то выживал чудом. Надо было гнать врага, я бился за свою землю, за родных, за весь народ. Три раза был ранен, один раз – очень тяжело, ничего, выходили сестрички с врачами – низкий поклон им за это. Вот живу сейчас, а многих нет давно.

В МВД России есть музей, его открыли в 1980 году, и Алексей Владимирович Уханов является одним из почетных его гостей, как ветеран боевых действий во время Великой Отечественной войны, и как сотрудник МВД. Он раньше часто встречался со школьниками, выступал на различных мероприятиях. А сейчас говорит, что стал «немного стар, что-то барахлит внутри, давление пошаливает, да и еще плохо слышать стал». Но вспоминая своих товарищей в боях и годы службы в МВД СССР, у него блестят глаза, осанка выпрямляется, и он очень ждет встречи со всеми ветеранами, которых намеревается увидеть 9 мая на Красной площади.